Новые доктора
На работе нас ожидал сюрприз – к нам устроилось работать сразу несколько молодых врачей. Причем, одни мужчины.
Это же – как подарок судьбы!
Симпатичные, неженатые. Поначалу я увидела только двоих – тех, кто собирался работать анестезиологами. Дмитрий Сергеевич – темненький, кареглазый, чуть смуглый и очень уверенный в себе. Он мне почему-то сразу не понравился. Когда я увидела второго, даже слегка дернулась – передо мной стояла более аккуратная копия Эмира с короткими волосами.
«Откуда их только берут таких одинаковых?» – подумала я. Риткин кривоплечий Гена, арбатский Эмир, а теперь ещё – Олег Андреевич.
Если Эмир – это надменный, холодный красавчик с тяжелым взглядом и длинными волосами, то Олег был его зеркальной противоположностью – открытый, веселый, очень милый и добрый.
К концу рабочего дня мы с Олегом подружились, и я узнала, что со следующей недели он будет моим врачом. Я обрадовалась этой новости. Во мне поселилась уверенность, что нам суждено сработаться. К тому же мы были почти ровесниками и находились примерно на одной волне.
Молоденькие доктора казались такими интересными, искренними, ещё не обросшими дубовой защитной кожей; всем напропалую улыбались. Встал вопрос – интересно, надолго ли их хватит?
Следующая история произошла буквально через четыре дня после того, как к нам пришло врачебное пополнение.
Я спускалась в реанимацию, а там была запарка: все бегали, никто не успевал. Любаня, процедурная медсестра, едва увидев меня в дверях реанимации, бегом бросилась навстречу:
– Маш! Хорошо, что ты здесь! У нас – завал! Помоги новенькому врачу поставить подключичный катетер. Я лоток уже закатила в первый бокс.
И далее, даже не получив согласия, Любаня круто развернулась на каблуках и умчалась во второй блок.
Темноглазый, темноволосый Сергей Юрьевич чем – то походил внешне на Рому Зверя и не очень – врача.
– Доктор, вы катетер будете ставить со мной. Меня зовут – Мария. Пойдёмте, – я заглянула в ординаторскую, где доктор что– то писал в карте.
Если честно, я не соображала, что на меня в тот момент нашло. Я вдруг почувствовала себя сильнее и опаснее коллеги, во мне вдруг проснулась стерва и зараза. Ох, и издевалась я над бедным доктором, таким послушным, таким неопытным! И руки– то у него нестерильные – заставила его раз восемь их перемыть, и иглу – то не так воткнул, и пеленки не так постелил… Он бедненький и бледнел, и краснел, метался туда – сюда. Потом мне надоело играть в мучительницу, и все наконец свершилось. Я решила, что отныне Сергей Юрьевич будет какое – то время при виде меня испытывать легкий испуг.
Когда я находилась на работе, то в душе веселилась от собственной выходки, но позже, когда шла домой, почему то мне становилось очень стыдно и перед доктором, и ещё больше перед пациентом. Я успокаивала себя мыслью о том, что Сергей Юрьевич работает в реанимации, и мне предстояло редко с ним пересекаться, а потом история вообще по идее должна стереться у всех из памяти.


Аслан

Эту смену мы дежурили с Алькой в реанимации.
Нам сказочно повезло – дежурство проходило тихо и спокойно, тяжелых больных не было, поступлений тоже, да еще с нами на смене был хороший врач. Обстановка сложилась настолько тихая, что стало даже немного скучно.
Вот знать бы заранее, что дежурство в конце концов превратится в тягомотину, то я бы запаслась чипсами, журналами, захватила бы рукоделие какое – нибудь, а так получилось, что телевизора – нет, радио надоело, читать нечего. Дежурный врач Сергей Леонидович от скуки принялся листать справочник Видаля.
Часа в два дня ординаторскую потревожил телефонный звонок. В царившей тишине он показался оглушающим. Не знаю почему, но когда голос Сергея Леонидовича громко пробасил:
-«Алечка, возьми, пожалуйста трубочку!», я удивилась.
Алька с растерянным видом прошагала к ординаторской, на ходу что-то бормоча про маму. О том, что произошло нечто из ряда вон выходящее, я поняла сразу, едва бросив взгляд на Альку, выходящую из ординаторской.
– Маш, угадай – кто сейчас звонил?! – Алька бегом бросилась ко мне и зашептала на ухо, словно собиралась доверить какую- то тайну.
– Кто?! – спросила я, чувствуя, как сердце гулко отбивает пульс, а голова начинает плыть.
– Аслан! – глаза Альки победно заблестели.
– Аслан?! – в моей памяти даже не сразу отыскалось это имя.
– Ты что, думала – я ему дам именно свой телефон? Я ж не дура... Маш, он нас зовет в гости. Прямо сейчас!
– А ты сказала, что мы работаем?
– Сказала, Маш, – Алька похлопала глазками и сделала умоляющее движение руками. – Больных мало...Ну? На пару часиков… Ну…?
– А что скажет Сергей Леонидович? А если кто поступит? – я удивилась просьбе Альки. Ведь это, как минимум, смахивало на несерьёзный поступок – покинуть рабочее место ради какого- то знакомого. Если бы меня пригласили на свидание, я бы его перенесла на нерабочее время без каких-либо вариантов. Совести не хватило бы вот так взять и куда-то уйти. Кто знает, что может случиться в тот момент, когда я уйду. А если какая проверка? Чтоэто будет за свидание, когда я буду головой вся там, на работе. Но это – я, а Алька на меня выжидающе смотрела огромными серыми глазами, улыбалась и молитвенно складывала ладошки – ей ужасно хотелось слинять с работы.
– Ладно, иди. Потом расскажешь, что там было, – я согласно кивнула головой.
Алька моментально собралась и убежала, сказав врачу что – то про пьяного отца.
Время тянулось, как резиновое. И так из-за спокойной обстановки нечем было себя занять, а тут ещё и последнее развлечение сбежало. От нечего делать я даже помыла полы в боксах, разобрала на столе бумажки и протёрла полки в шкафах дежурной комнаты. Любопытство и скука меня основательно замучили, минутная стрелка, казалось, крайне неохотно переползала на следующую цифру. Я совсем извелась в ожидании подруги, пока входная дверь отделения привычно не грохнула, впустив через себя знакомый силуэт в розовой блузке.
– Ну? Как? – я бросилась навстречу Альке. Она плелась, понуро свесив голову.
– Он хотел, чтобы я с ним переспала.
– А ты?
– Ушла, – как-то неуверенно и неубедительно промямлила Аля.
– Ну, и правильно. А чего ты такая грустная? Или всё-таки ты не ушла?
– Ушла. Просто, почему – то не ждала, что меня пригласят только ради постели. Да ну его…Урод! – голос подруги стал сух. Что-то мне подсказывало, что никуда она не уходила и все у неё там произошло.
Алька пошла в дежурку, чтобы переодеться. Конечно же, я отправилась за ней следом.
– Но у меня и для тебя есть новости. Плохие новости, – буркнула Алька, складывая вещи на полке в шкафу.
Я замерла.
– Какие?
– Ты не поверишь… Нет, Маш, сядь… Ты не поверишь, где я сейчас была.
– Где?
– Дома у Паши.
– У Паши?! А ты с кем была? – от удивления у меня открылся рот.
– Спокойно! Ревнивка ты, бешеная! Паши там не было.
– Как не было?
– Там были только я и Аслан, вдвоем.
– В Пашиной квартире?
– Ну, да… Не перебивай, сейчас всё расскажу, – Алька силой усадила меня на диван и села рядом со мной. – Аслан взял у Паши ключи. Они вместе работают что ли или, просто, друзья. Не знаю толком. Короче... Паша – актёр, в каком театре работает; я так и не поняла. Живет с девушкой по имени Алиса. Алиса– архитектор, увлекается лошадьми: вся квартира увешана её фотками, где она верхом на лошадях.
– А Аслан зачем тебя звал? – я все ещё не совсем понимала, что произошло. Единственное, что до меня дошло, так это то, что Аля сейчас была дома у Паши.
– Оооо, не напоминай. Противно... Предложил стать его девушкой. И сказал, что он отправляется в душ, и, если я согласна, то вот – кровать, если нет – дверь сама найду. И ушел в ванную.
– А ты?
– Взяла сумочку и ушла.
Теперь я на сто процентов Убедилась, что никуда Аля не ушла. Вид у неё был не гневно – оскорбленной девицы, а – несчастной, которую уговорили заняться не очень желанным сексом.
Я пыталась ещё выспросить про квартиру, девицу, Пашу, но Алька ничего не могла добавить.
– Единственное, что помню, так это старинный телефон в коридоре, пару афиш с Пашей на стене и фотографии лошадей,
– отмахнулась от меня Аля. – Маш, я же там была не для того, чтобы обстановку рассматривать..
Всё оставшееся дежурство я переваривала информацию. Вот и наврало мне мое гадание в метро – живет Паша ни в каком- то там Новогиреево, а тут, совсем рядышком, на Мичуринском проспекте.
Мне стало больно и обидно… «Как жаль, что он занят, – расстроилась я, – А может за него надо побороться? А если она его любит? Или он её... А тут я влезу со своими страданиями. Блин! Я ведь так и знала! Чистенько так одет…Я то надеялась, что это мама заботится! А это…Алиса. Надо ли мне это? Не знаю. Подумаю над этим потом, когда успокоюсь и привыкну к новой информации.»
Такие мысли одолевали меня до конца смены.

Горькая пилюля

«Как же всё удачно складывается! Все козыри сами идут в руки: Паша вернулся на Арбат, у меня появились знакомые в его окружении, имеются две подруги – соратницы, которым тоже интересна уличная тусовка...», – думала я, собираясь на новую Арбатскую прогулку.
Из дома я выходила сияя улыбкой и приняв решение – просто, плыть по течению. Да, у Паши была любимая, и они наверняка в момент моих сборов были вместе, но я же точно не знала – какие у них отношения. Я не собиралась отказываться делать попытки до тех пор, пока лично не убедилась бы, что в той паре всё хорошо.
Прошлое и настоящее есть у каждого, а вот каким будет будущее решает только время. Я не собиралась проявлять внимание к Паше первой: пусть всё произойдёт само по себе, но если мне суждено было заметить с его стороны хотя бы малейший намёк, то этот момент я бы не упустила.
Эх, мечты... Сладкие, сказочные, немного радужные и романтичные! Как жаль, что самые красивые карамельные – розовые фантазии бывают разбиты о серые, грубые и жесткие реалии жизни.
Это что – был день горьких пилюль от Арбата? Вместо сладкой ваты мечтаний – грубый удар об асфальт. Больно, зато отрезвляет!
Я знала, что на Арбате к нам относились по разному – кто-то, просто, как к прохожим; кто-то – подчеркнуто дружелюбно, но вот и нашлись те, кто – негативно.
Мы договорились с девочками встретиться около
«Самоцветов», как обычно, в шесть вечера. Когда я приехала, Ольга уже стояла на месте, сжимая в руках коронную банку
«Балтики». Али ещё не было. Рядом с нами остановились группа девушек студенческого возраста. Эта компания резко выделялась среди окружающих подчеркнуто вызывающим поведением и неряшливым видом. Скорее всего они постоянно пили алкоголь или употребляли какую-то дурь – показушно-развязные, глумливые, громко хохочущие и ужасно грубые.
Громче и вульгарней всех вела себя невысокая темноволосая девушка кавказской внешности в красной ковбойке, которуюостальные называли Каримыч. Это она задавала тон буйству всей компании – задиралась к прохожим, отпускала самые язвительные шуточки в адрес подруг. Когда объекты для нападок закончились, Каримыч обратила внимание на тех, кто стоял рядом с ними. Она пристально осмотрела нас с Ольгой и обратилась к подругам так, чтобы было слышно нам:
– А кто блядям позволил стоять рядом с порядочными суками? Нет, вы видели таких нахальных блядей?
Мы с Олькой только переглянулись. Вступать в перепалку с неадекватной девушкой смысла не было. Хотя бы потому, что они превосходили нас в количественном составе, а агрессия добавляла им уверенности. Пришлось отойти в сторону.
Оскорбления Каримыча неприятно резанули мне ухо и напрочь испортили настроение.
В этот момент к нам подошла Алька и гадкий инцидент выветрился из головы, но, увы, он оказался не единственным.
Как мне показалось, начали сбываться мои худшие опасения, и мы рисковали оказаться на месте тех девочек, которых Эмир прилюдно выгнал с концерта. А произошло вот что...
Все было, как обычно: шёл концерт, собралась толпа народу и наша троица пробралась в самый центр первого стоячего ряда. Артисты работали в таком составе – Борода, Паша и Эмир.
Как говорится – золотой состав.
Вдруг Борода начал делать выпады в нашу сторону. Выпады очень некрасивые, болезненные, неприятные, но упрекнуть артиста в направленности действий было невозможно. Например, рассказывал он анекдот про мужика и бабу:
– Итак, друзья, анекдот. Идет баба. Простая баба. Тут – хорошо (руками изобразил контур фигуры), тут – очень хорошо (руками изобразил, что щупает грудь), тут – не очень (руками изобразил овал лица; и при этом он всем видом показывал, что прообраз бабы – я…).
Или рассказывал историю, про трёх гулящих женщин, а руками показывал на нас. Вроде, как и не прямо пальцем тыкал, но нарочитый жест был направлен в нашу сторону. А может мне так показалось. и это всё было запланировано по сценарию? Нет, я уверилась, что он смотрел и показывал на нас. Мне виделось, что вся толпа зрителей это понимала, и даже возникло желание взять и уйти. Кстати, девчонки тоже так думали. Как неприятн
Возможно мы и ошибались, но и этим всё не закончилось.
Вспоминая дальнейшие события, я ощущаю до сих гордость, и в тоже время меня разбирает смех. Смесь из таких настолько противоположных чувств, что это состояние описать невозможно.
С одной стороны хотелось прокричать: «Что я наделала!!!», а с другой – радостно вопить: «Победа!», но я сама же понимаю, что триумф вышел какой – то сомнительный.
Не ждала такого от себя и от Паши тоже…
Но всё же они сами были виноваты. Не мы первыми начали, и артистов мы не трогали, и не доставали. Чем мы заслужили такое отношение к себе, которое они продемонстрировали на концерте?
От начала до конца мы терпели нападки и косвенные оскорбления в свой адрес. Как я уже писала, их выступление состоялобольшей частью из матерных и пошлых шуток, что делало нападки вдвойне болезненными и какими-то жгуче меткими. Мы еле сдерживалась от желания нахамить, огрызнуться, послать и демонстративно уйти. Я посматривала на подруг, понимая, что и они, как и я молчат, терпят, делают вид, что не понимают – кому адресованы насмешки.
Если такую мерзость я ещё могла как-то стерпеть от Бороды или Эмира, которые и так мне казались не особо симпатичными личностями, но от Паши… Вот от кого не ждала нападения, так это от него.
У них в репертуаре имелась песенка – переделка «Дан приказ ему на запад», которую они пели с нарочито патриотичными лицами, отчетливо чеканили фразы, но после каждой строчки вставляли поочередно то фразу «в пятницу», то фразу «в задницу». В итоге получилась смешная, испорченная песня:
«Дан приказ ему на запад. В пятницу. Ей в другую сторону – в задницу…. Уходили комсомольцы. В пятницу. На гражданскую войну. В задницу…»
Так можно спеть любую песенку и рассказать любой стишок. Вся соль данного номера заключалась совсем не во вставлении лишних слов в песню, а в театрализации последней строки. Доходя до слов «Он пожал подруге руку, глянул в девичье лицо…», один из исполнителей, шагнув на один шаг ближе к зрителям, делал гримасу, будто и правда посмотрел в то самое «девичье лицо», а оно – ну, такое страшное и противное, что – караул. Мне всегда этот номер у них нравился, смешно выходило. Нравился до…
Когда ребята стали исполнять эту песню, вся троица не сводила с нас глаз. Я сразу поняла, что сейчас произойдёт кошмарная сцена, появилась твердая уверенность, предчувствие того, что опозорят при всех именно меня. Олька с Алей тоже поняли это.
– Маш, что сейчас будет…, – с ужасом в голосе шепнула Аля и сжала мою руку.
Загнанная в угол крыса может прыгнуть и вцепиться в шею. Вот так и я, поняв, что отступать мне просто некуда, пошла в атаку первой.
Во время исполнения песни артист делал несколько шагов в сторону зрителей, чтобы выделиться. Если раньше это было буквально пара шагов, то сейчас Паша шагнул их гораздо больше и оказался чуть ли не в метре от меня. Далее всё происходило, как в тумане... На словах «Он пожал подруге руку...» Паша протянул вперед руку, изображая то самое пожатие... И тут, сама от себя не ожидая, не осознавая, что делаю, я выскочила в центр круга, пожала Паше протянутую руку и «заглянула ему в лицо», сделав гримасу отвращения – то есть проделала то, что должен был сделать Паша…
Не знаю, как театр не рассыпался от хохота толпы: аплодисменты звучали минуты две, не меньше. Паша после того, как я «заглянула ему в лицо» закрылся руками и ретировался к удивлено замершим Бороде и Эмиру. Краем глаза я заметила, как Эмир ударил Пашу по ладони и сказал:
– Ну? Получил?
До самого конца представления я ловила одобрительные взгляды толпы, а Эмир показал мне большой палец, говоря тем самым, что получилось здорово.
– Маш, ты с ума сошла?! – шепнула мне Аля. – Ты ж его опустила при всех!
– Маш, ты – как рак, красная, – заметила Оля.
Ага, а какая бы она была на моем месте? Какого цвета?
В голове гудело, как в пустом ведре, и я слабо что соображала, отходя после неоднозначной истории.
– Дорогие зрители. Мы сделаем перерыв на пятнадцать минут – отдохнуть, горлышко смочить, – объявил Эмир, выйдя на середину круга. – Второе отделение предназначено только для тех, кто старше двадцати четырёх лет, а остальным всем говорим– до свидания, до новых встреч на Арбате!
Эмир вернулся к друзьям, и толпа начала быстро редеть.
Мне завтра предстояло идти на дежурство, поэтому я решила ехать домой. К тому же часы показывали ровно девять вечера.
– Так, девочки. Домой марш! – громко скомандовала я. – Дан приказ ему на запад…
И строевым шагом промаршировала по части пятачка, на котором происходил концерт.
– Вы куда? – раздался вдруг голос. Я обернулась. Около меня стоял Паша. – А второе отделение?
– Домой пора, – ответила я.
– Так ещё рано.
– Мамки ждут, кашка манная... Сходим на горшок а потом – в люлю, – поддержала меня Оля.
– Вот – вот! Да и двадцати четырёх лет нам пока нету! – поставила я точку.
– Уходишь, значит? Хорошо… Уходи…, – с непонятной обидой, обращаясь именно ко мне, буркнул Паша.
Он что-то ещё проворчал, но за Алькиной болтовней я не расслышала. Да и не важно это было. Я уходила победительницей.

Кришнаиты

Ну, и денёк выпал! Просто, шок! Потрясение и испуг! Я снова благодарила Арбат за то, что однажды подарил
возможность свести неожиданно полезное знакомство.
Я пришла с работы, переоделась, покушала и решила прибраться в своей комнате. Как водится, в таких случаях врубила на всю катушку музыку так, что стены ходили ходуном. А иначе бы мне убираться было скучно.
Мама ушла в булочную и, уходя, велела мне слушать дверной звонок, потому что не взяла с собой ключи.
Любимая музыка, увлекательный процесс уборки с пританцовками подняли настроение до предела: я не убиралась, а порхала по комнате, подпевая магнитофону. Вдруг в коридоре звонок пронзительно известил о том, что мама вернулась из булочной. Как быстро пролетело время, а мне-то показалось, что она только ушла. Я для порядка глянула в дверной глазок и ничего там не увидела, кроме белого, размытого пятна. Это всё потому, что наша квартира располагалась как раз напротив лестничного окошка, и из-за этого при дневном свете дверной глазок был совершенно бесполезен – в лучшем случае там маячил размытый силуэт, подтверждающий, что рядом с дверью кто-то стоит. Когда я была поменьше, и замок у нас стоял другой, для толстого ключа с длинной бородкой, то вместо дверного глазка я всегда использовала замочную скважину – так было надежнее.
Уверенная, что это – мама, я не глядя распахнула дверь и сделала шаг в сторону, пропуская её в квартиру, но в коридор никто не вошел. Посмотрев на того, кто стоял за дверями, я на мгновение опешила и схватилась за входную дверь: за порогом мне улыбались три здоровенных кришнаита в своих традиционных оранжевых одеждах.
– Я думала, что это – мама…, – пробормотала я, намереваясь поскорее закрыть дверь на все замки, но опоздала. Улыбающийся здоровяк поставил на порог свою ногу, не давая мне шансов на спасение.
– Мы поняли, что вы не нас ждёте, – сказал тот, что выставил ногу. – Не бойтесь, мы – братья света и добра, несем с собой только тепло и счастье.
И тут я поняла, как мне выбраться из опасного положения…
– Ой, вы так неожиданно появились. Я маму из булочной жду. Я как раз к вам собиралась на Беговую. Знаете, где там ваш центр?
– Знаем, – закивали кришнаиты, с удивлением разглядывая меня.
– У меня есть подруга; я её знаю ещё как Ирину. Она в центре на Беговой – секретарь. Она меня в гости звала, а я просто по будням работаю. Хочу в выходные к вам приехать, – лепетала я, разглядывая бусы у одного из кришнаитов.
Имя Ирина произвело на пришедших какое-то магическое воздействие – они перестали широко улыбаться, убрали с порога ногу и принялись уважительно кланяться.
– Друг Ирины и наш друг. Мы будем вас ждать. Приходите обязательно, – заголосили они у унисон.
– У нас сегодня праздник, и примите в дар от нас вот это…, – один из кришнаитов вручил мне увесистый том Бхагават-Гиты, а второй надел на шею глиняные бусики.
– А..., – только и успела произнести я, как вся троица после очередного поклона объявила мне, что я должна считать это подарком от Ирины.
После вручения подарков кришнаиты быстро удалились.
Я мысленно поблагодарила Ирину за невольное избавление меня от её единоверцев.

Неприятный ЧП, Лена – беда и рекламная пауза

Сложное получилось то дежурство. Тяжелое эмоционально и физически выматывающее, раздавливающее, непосильное.
Что поделать, такие дежурства случаются и никуда от них не деться, но в тот раз замешался какой-то адский коктейль из внутренних проблем коллектива, сложных пациентов и стечения обстоятельств. Всё сразу и в большом объёме.
Короче, выдалась ужасная ночь, в которой львиная доля моего личного кошмара принадлежала Владимиру Владимировичу.
А началось дежурство очень даже приятно – бригада была укомплектована полностью, пациентов набралось мало и среди них тяжелые отсутствовали. Эту вахту мне предстояло нести в компании неразлучной парочки Оксана-Витя, Лены под кличкой Беда, санитарки Валерии и врача Владимира Владимировича.
Оксана-Витя – это коллеги, которые настолько сработались и сдружились, что разбивать свой дуэт не соглашались ни под какими предлогами.
Лена-Беда – особая история отделения: девушка – карлик, которая очень хотела работать в анестезиологии и реанимации, но её рост совершенно не позволял быть в гуще рабочих событий. Лена очень старалась, но в результате только всем мешала. Коллеги, бывало, на неё сердились, а она, собрав всю волю в кулак, пыталась доказать, что чего-то да стоит.
Да, началось всё очень даже спокойно и размеренно: бригада выполняла врачебные назначения, Валерия, закончив свои дела, занялась ужином, о чём отделение громко извещал звон посуды вперемешку с мелодичной песней, доносящейся из радиоприёмника.
Словом, привычная обстановка – спокойная, рабочая и тут…
Почему мужики всегда так уверены в своей неотразимости в глазах любой девушки? С чего они решили, что женщина хочет любого мужика, как только тот заявит о своих видах на неё? Гадко и противно!
Владимир Владимирович позвал меня:
– Маш, подойди, пожалуйста, ко мне.
Я зашла в ординаторскую. Доктор выглянул из врачебной комнаты отдыха.
– Маш, помоги, пожалуйста. Тут бикс стоит на шкафу – я дотянуться не могу.
Какой бикс может стоять в ординаторской, да ещё на шкафу? Я подошла к нему, на ходу понимая, что в комнате выключен свет – и как он собрался в темноте что-то где-то доставать? Как только мои ноги переступили порог комнатки, я тут же оказалась в его руках. Силы были неравные... Я уже хотела закричать, но на мое счастье кто-то из хирургов вошел в отделение – раздавались громкие шаги, указывая, что обладатель тяжёлой поступи отправился в сторону дальнего бокса.
Владимир Владимирович замер, прислушиваясь к шагам, да и я тоже замерла.
– А можно я как-то выйду? – вдруг раздался в темноте чей – то голос.
Мы с Владимиром Владимировичем потрясенно уставились в ту сторону, откуда до нас только что долетели чьи-то слова. Оказалось, что в ду́ше была Оксана, которая выйдя, стала невольной свидетельницей нашей возни.
Так получилось, что в отделении душ для медсестёр был сломан, а у врачей в ординаторской свой он отдельный, и располагался в комнатке для отдыха.
– Оксан, ты не так поняла…, – начал что-то лепетать Владимир Владимирович.
– Это – не моё дело. Я ничего не видела... Это – ваше личное,
– Оксана бочком обошла нас и быстро выскочила в коридор.
– М-да! – процедил ЧП. – Ладно, пойду, посмотрю – кто там пришел.
Как же плохо всё получилось. Как я теперь Оксане буду в глаза смотреть?
Из ординаторской я выскочила пулей и помчалась в дежурку приходить в себя, но добежать не успела: дверь реанимации распахнулась, впустив замученного хирурга.
– Володь готовь аппаратуру – везём автоматный расстрел.
Шестнадцать часов оперировали.
На каталке лежал молодой человек лет двадцати пяти, весь в бинтах и трубках. Тяжелейший больной... Уставшие, еле стоящие на ногах, хирурги отправились печатать документацию по операции к себе в отделение.
– Быстро идёмте ужинать! – скомандовал доктор и обернулся ко мне. – Маш, останься пока с парнем – мы поедим, а потом – ты…
– У меня еще не все готово, – отозвалась из дежурки Валерия.
– Ладно, трескать нечего... Тогда хоть Машку помацаю! – с этими словами ЧП прикрыл двери бокса и полез целоваться.
– Владимир Владимирович, тут больной находится! Я еще не разобралась – куда ведут его трубки…, – заверещала я, отбиваясь от него.
– Он в – отключке. Минут пятнадцать у нас есть, мне больше и не надо... Вон, вторая кровать свободна…
– Оксана! Витя! – закричала я, зовя на помощь остальную бригаду. Дверь бокса резко открылась, впустив Лену, которая непонимающе уставилась на нас с доктором.
– Сука! – грязно выругался ЧП и быстрыми шагами покинул реанимацию.
– Маш, что у вас случилось? Ты кричала? – вопросительно посмотрела на меня невинными глазами Лена.
– Я… Я поскользнулась и… Владимирова Владимировича стукнула…, – на ходу сочиняла я отговорку, стараясь не смотреть на Лену.
– А… Поэтому он убежал…, – Лена помолчала несколько мгновений и вдруг выдала. – Он тебе нравится?
– Нет! – резко ответила я.
Мне пришлось стремительно покинуть бокс, придумав себе срочное занятие – только бы подальше от Лены. Мне было стыдно и гадко! Надо же – в какую неприятную историю вляпалась.
– Ужин! – прокричала Валерия, и я облегчённо выдохнула.
На ужин Владимир Владимирович не пришел – как выскочил из реанимации, больше так и не возвращался. В операционной его не было, в хирургиях тоже.
Вдруг дверь реанимации грохнула.
– Остановка! – раздался голос.
Новое поступление. Нужны были срочные реанимационные мероприятия, а врач отсутствовал.
– Где ваш врач? – прогремел голос, и мы в ужасе переглянулись.
– Я…, – неуверенно прошептал Витя.
– И что ты тогда замер? – сердито прошипел закативший каталку с пациентом доктор.
И Витя взял всё на себя. Всё таки с пятым курсом института знаний хватало, да и опыта тоже.
– А где Сальников? – спрашивает доктор, доставивший пациента, после того, как состояние последнего удалось стабилизировать.
– Он поднялся в оперблок – там расстрелянного…, – попытался объяснить Витя отсутствие Сальникова.
– Ах, да…, – уже более дружелюбно сказал доктор и, выходя из отделения, кивнул Вите. – Я ему историю на стол положу. А ты – молодец!
Но не успели мы перевести дух и выдохнуть после напряженного момента, как в коридор закатили ещё одного пациента…
И снова Витя спас ситуацию. Студент Витя и ещё хирург Михалев – тот, что шестнадцать часов оперировал расстрел, который случайно зашел проведать своего больного перед тем, как уйти домой.
– Где Володя? – спросил он, обводя нас взглядом. Лена и Оксана вопросительно посмотрели на меня.
– Он ушел и не вернулся, – ответила за всех Валерия.
– Как так – ушел? Когда? – хирург обалдевшими глазами недоверчиво смотрел на нас.
– Как только расстрел завезли. Ничего не сказал, просто, вышел за дверь и пропал.
Хирург посмотрел на часы, висевшие над дверями.
– Это было два часа назад… Вы в оперблок звонили?
– И в оперблок, и в хирургию, и в гинекологию… Раза по три..
В этот момент дверь реанимации открылась, и ввалился ЧП.
– Ты где был?! – возмущённо спросил хирург.
– Мне надо было прийти в себя, – как ни в чём не бывало ответил ЧП и прошел в ординаторскую. Хирург метнулся следом за ним.
О чём они там говорили, мы не слышали, но, выходя, хирург остановился в коридоре и громко сказал:
– Я напишу на тебя докладную, а так хочется набить морду!
Михалев в сердцах стукнул кулаком по стене и, хлопнув дверьми, вышел из отделения.
Я буквально застыла в оцепенении. Какая кошмарная ситуация получилась! Боже мой! Получается, что Сальников всего лишь хотел наказать меня? Он ушел, чтобы показать – какая я зараза: закричала и расстроила его? Так что ли?
Перед нами Владимир Владимирович и не думал извиняться – вёл себя так, словно ничего и не произошло. Да, собственно говоря, нам и некогда было ничего друг у друга выяснять.
Дальше начался сущий ад – двери реанимации то и дело открывались и закрывались. Больные поступали и поступали... По отделению летал сквозняк; мы носились, как угорелые, не успевая толком выполнять назначения. Больных класть было некуда: даже все каталки пришлось переквалифицировать в коечные места. Дыхательных аппаратов не хватало. Мы открыли лечебный кабинет и взяли там страховочный аппарат.
В лечебном кабинете стоял аппарат ИВЛ (искусственной вентиляции лёгких), потому что ему там и положено находиться по оснащению кабинета, но так как им никогда не пользовались, то и стоял он там больше в качестве мебели – не подготовленный к работе, но в тот момент сложилась такая ситуация, что само наличие агрегата очень выручало.
– Все нормально – он функционирует, надо только шланги прицепить, – отрапортовал Витя, выкатывая аппарат из кабинета.
– Лена, займись! – скомандовал ЧП. Лена ушла и… не вернулась.
– Лен! – закричал Витя, выглянув из бокса. Ответом ему была тишина.
Куда она подевалась? Я пошла в санитарную комнату. Шланги струились черными змеями у стойки, никто их не трогал. Я взяла то, что мне надо было и отправилась в третий бокс, где меня ждал Витя.
– А Лена где?
– Я ее не видела. Лен! – крикнула я во всё отделение. И снова ответа не последовало.
Выяснять, где Лена, времени не было – запарка.
– Надо сходить в лабораторию, ту, что в корпусе у гинекологов,
– крикнул ЧП, выбегая из ординаторской с историей болезни и пробиркой с кровью.
Мы с Оксаной посмотрели на него умоляюще, потому что зверски устали. Нам хотелось сесть и хотя бы минут двадцать просто посидеть, но нельзя было. За одиннадцать часов дежурства у нас уже насчиталось девять поступлений и везли десятого. Обычно за дежурство бывало три или четыре поступления…
– Ну, хорошо… Не вы…Витя…, – ЧП посмотрел на измученного Витю и осекся. – А Лена вам на что?
– Мы не знаем – где она.
– В смысле? – Владимир Владимирович глянул на нас поверх очков.
– Пошла за шлангами и потерялась, – отозвался из бокса Витя. – Шланги – на месте, а Лены нет.
– Сейчас я ее вам найду, – ЧП пошел по отделению, заглядывая во все шкафы и подсобные помещения. – Лена…Леночка….
В боксах даже смотрел под кроватями, но Лены нигде не было.
– Ладно, я схожу. Может, хоть развеюсь, – Оксана взяла со стола пробирку и ушла.
От усталости в голове образовалась пустота. Хорошо, что выпали неожиданные пятнадцать минут, чтобы тихо посидеть и вытянуть ноги. И в то же время заполнить многочисленные бумажки и журналы.
Тусклая лампа, полумрак... Авторучка послушно выводила мои торопливые каракули, где-то в боксе гремел лотками Витя, пытаясь навести хоть какой-то порядок среди общего хаоса. Хорошо, что у нас был переносной телевизор: он, как спасательный круг, отвлекал от рабочей запарки, немного снимая усталость и переключая голову на что-то постороннее. И в эти минуты было совершенно неважно, что показывает голубой экран – хоть футбол, хоть заседание Госдумы... Главное, чтобы вообще что-то отвлекало.
– Хочешь отправиться в Америку? Сделай веселый и необычный снимок своей семьи! Будь смелым в своих затеях! Попробуй! Попади в Америку! – радостно выкрикивал рекламные слоганы телевизор.
– Нам бы до утра дотянуть… А они про Америку…, – проворчал Витя и с оглушительным бряцанием уронил железный лоток на пол.
Оксана вернулась в отделение не одна – следом закатили сразу два тела…
Утром мы насчитали шестнадцать поступлений. Мы так сильно устали... У меня, например, не было сил даже сидеть.
– А я вам Лену нашел! – рассмеялся ЧП, подойдя к нам с Оксаной. – Пошли.
С этими словами он махнул нам рукой и повёл в первый бокс. Мы вошли следом за ним в бокс. Лены не было. Где он нашел там Лену? Да я за ту ночь была в боксе раз сто. Здесь лежали
самые легкие пациенты.
– И где тут Лена? – я вопросительно посмотрела на ЧП.
– На ноги больной посмотри, – ответил он.
Я посмотрела и... Как же мы раньше не заметили?! В ногах у пациентки, свернувшись калачиком, спала Лена… Костюм Лены имел тот же цвет и рисунок, что и постельное белье на кровати и, если бы не красные туфельки, выдававшие соню, Владимир Владимирович её и не заметил бы.
Лену разбудили и в наказание отправили убираться в боксах, где была самая грязь.
Ожидался профессорский обход, а к нему все должно было быть убрано и приведено в божеский вид, иначе всем грозил суровый нагоняй.
Едва Лена помыла бокс и поменяла пациентам банки на капельницах, а Витя застелил новое белье на освободившейся кровати, и все ожидали появления профессора, как вдруг… двери реанимации распахнулись снова…
– Кровотечение! Быстро! – закричал ЧП.
По коридору протянулась кровавая дорожка: пока перекладывали больного, натекло на пол. Лена уронила банку, засыпав весь бокс стеклом, потом поскользнулась на крови и упала, сбив при этом Оксану, входящую в бокс. Больного вырвало кровью прямо на стенку и на Витю, который инстинктивно дернулся и свалил капельницу, получив при этом по голове увесистой банкой с глюкозой.
– Маш! Помоги!!! – взмолился Витя, понимая, что не справляется с ситуацией.
В этот момент в бокс зашел один из профессоров, проверяя – всё ли готово к обходу. Интересную картину он застал: бокс – весь крови, в середине комнаты в луже крови и осколках барахтались две медсестры, а у стены, перемазанные той же кровью, медбрат с медсестрой распутывали капельницы, пытаясь развесить флаконы.
– Ой, а что это вы тут делаете? – профессор снял с носа очки.
– Мы пробуем попасть в Америку! – нервно рассмеялся Витя, а за ним и все остальные.
И тут из-за спины профессора к нашему ужасу выглянул академик Шилов, который раз в месяц делал обход больничных отделений. Осмотрев бокс, он повернулся в сторону коридора.
– У ребят – беда. Помогите им! – позвал он находящихся там. Такого короткого академического обхода в больнице ещё не было. Нас всех отправили домой в ту же минуту. Просто, приняли по журналу учетные препараты.
Восемнадцать поступлений за ночь. Нам сказали, что рекорд – двадцать два поступления. Представляю, какое это было кошмарное дежурство!
Это был последний раз, когда я видела Владимира Владимировича. Он уволился в этот же день. Наверное, Михалев действительно написал докладную. Но я не жалела и не злорадствовала. Лишь облегченно выдохнула.