В нашем мире случаются самые настоящие чудеса, но чаще всего мы проходим мимо них, совершенно не замечая, не осознавая, свидетелем чего только что стали.
И вовсе не обязательно, чтобы в этих событиях участвовало колдовство или магия – ведь для чуда порой достаточно и самой обычной человеческой доброты, душевного тепла.
Так случилось, что на моих глазах произошла одна история. Была ли она маленьким чудом или великим счастьем, сказать трудно, но знаю только одно – я стала свидетелем весьма необычных событий.
Это произошло давно, очень много лет назад. Тогда я работала медицинской сестрой в первой градской больнице, в отделении экстренной хирургии. Диагнозы, с которыми к нам поступали пациенты были самые разные – от острого аппендицита до огнестрельного ранения. И контингент тоже был соответствующий – от сдержанной интеллигенции до разнузданной шпаны и криминального элемента.
Отделение не зря называлось экстренным: здесь приходилось всегда быть в напряжении и готовности к активным действиям; времени, чтобы посидеть, попить чаю, поболтать, не было. Сейчас даже представить такое сложно – в отделении, рассчитанном на сорок человек, одновременно лежало – шестьдесят. У нас постоянно не хватало коек, постельного белья, шприцов, бинтов, лекарств… Впрочем, я сейчас пишу не об этом, просто хотела, чтобы вы имели хотя бы маленькое представление о той рабочей обстановке, в которой мы трудились.
По уставу в штате сотрудников отделения должно было быть двадцать четыре медсестры и, как минимум, три санитарки, но работать в тех условиях, которые в то время царили внутри больницы, мог далеко не каждый, и поэтому одной из главных проблем была постоянная нехватка кадров. В наличии в нашем отделении значилось всего девять медсестёр, а санитарок и вовсе не было ни одной.
Вот так! Рабочих рук не было, а обязанности никуда не девались и не отменялись, поэтому приходилось все заботы равномерно распределять между сотрудниками. Да, санитарки у нас время от времени появлялись, но никто не выдерживал больше одного или двух месяцев – тяжело, работы много, зарплата маленькая, да ещё и контингент – своеобразный, но всё поменялось, когда на территории больницы открылся Храм. Этот храм так и был при больнице до революции, но тогда, после революции, из него сделали лекторий для будущих врачей и глазное отделение, а теперь всё вернули на свои места – Храм не только отремонтировали и стали там проводить церковные службы, но и открыли при нём школу сестёр милосердия.
С одной стороны, сёстры милосердия – это те же самые медсёстры, а с другой стороны – профессиональные сиделки, которых готовили больше к уходу за тяжелыми и лежачими больными, чем к работе с обычными пациентами, но это были как раз те специалисты, которых так не хватало и не хватает до сих пор нашим больницам. Как только Школа милосердия сделала первый свой выпуск, то своих учениц тут же распределила по всей больнице. И к нам, в мужское отделение экстренной хирургии, прислали четырёх сестёр милосердия. Прислали и тут же отозвали обратно, буквально через три дня, так как нашему контингенту нужна была не добрая душа со спасительными беседами, а больше – надзиратель с ремнём. Скромные, не накрашенные, пугливые женщины в длинных юбках вызывали приступы смеха у пациентов: они почему-то решили, что очень забавно пугать, похабно шутить и издеваться над новенькими, которые даже ответить грубо не могли. Вот так наше отделение осталось без сестёр милосердия, Храм нашему отделению больше не предоставлял своих сестёр, выслушав жалобы от пострадавших. И это была проблема только нашего отделения. Хочу сказать, что в тот период церковь через Храм оказывала больнице существенную помощь в виде книг, лекарств, еды и одежды для нуждающихся. Хоть наше отделение и лишилось сестёр, оно, к счастью, не лишилось общего внимания Храма. Каждое утро в коридорах отделения появлялись женщины в длинных юбках и платках, которые по заданию церкви каждое утро обходили палаты, разнося подарки для больных – книги, не всегда религиозные, но полезные для души – классику, поэзию, а также – фрукты, выпечку, иногда иконки. С этими женщинами можно было договориться о сиделках, пригласить батюшку к постели больного, подать записочку. Все настолько привыкли к утренним визитам, что почти не обращали на них внимания, именно поэтому мы со старшей медсестрой, Светланой Николаевной, заметив около дверей её кабинета девушку, одетую по всем правилам сестер милосердия, не обратили на неё никакого внимания. Светлана Николаевна проворно открыла ключом дверной замок и, потянув дверь на себя, отступила в сторону давая, мне зайти в кабинет первой.
- Здравствуйте, вы – старшая медсестра? А я к вам пришла. Хочу у вас работать санитаркой, - стоявшая рядом с дверью девушка заглянула в кабинет.
- Очень хорошо. Идите в отдел кадров; это – в третьем корпусе, - Светлана Николаевна собралась объяснить, как пройти к корпусу администрации больницы, но удивлённо замолчала, увидев, что девушка качает головой и улыбается.
- Я не буду устраиваться на работу, я буду просто работать.
- Что значит – «просто»? – не поняла Светлана Николаевна.
- Мне не нужна зарплата: это – моё покаяние, - сказала искренне девушка, открыто улыбаясь нам.
- Послушайте..., - Светлана Николаевна бросила на меня отчаянный взгляд, в котором читался небольшой испуг. - Понимаете, я не могу вас взять на работу, не оформив… У нас в стране – такие законы.
- Мне не надо денег. Вы никому не говорите, а я буду приходить и делать всё, что вы скажете, - предложила девушка, продолжая улыбаться.
Я с удивлением рассматривала гостью: сколько ей лет? Не больше восемнадцати… Не накрашенная, и, казалось, что косметика никогда не касалась её кожи; маленькие глазки с короткими белёсыми ресницами, очки в темной старушечьей оправе, тонкая линия губ, светлая кожа, конопушки, длинные волосы, заплетённые в косу и убранные под ситцевую косынку. Одета была очень просто и в то же время как-то вычурно.
- Нет, простите…, - старшая медсестра, сделав над собой усилие, попыталась на лице изобразить строгость, но тут гостья вдруг упала на колени.
- Умоляю! Не лишайте меня возможности искупить грехи! - запричитала она, подползая к ногам Светы, и из глаз её полились слезы, резкие и обильные. Говорила гостья горячо и про Бога, и про своё желание уйти в монастырь и про то, что, пока она не отмолит свой грех, с ней настоятель и говорить не будет.
Мы со Светой испуганно прижались друг к дружке, не зная, что предпринять, а в дверь кабинета уже начали просовывать головы любопытных пациентов, студентов, врачей…
- Что у вас тут происходит? Что случилось? - показался заведующий отделения: он быстренько вывел всех лишних в коридор и закрыл дверь кабинета. - Что здесь происходит?
Мы со Светой подняли девушку с колен и усадили на стул.
- Давайте – так, – предложил заведующий, выслушав историю гостьи. - Вы будете приходить и выполнять работу санитарки, но перед этим устроитесь, как положено по трудовой книжке, а зарплату, если не хотите брать себе – можете отдавать в Храм. Это же – ваша зарплата. Что хотите с ней, то и делайте.
Девушка подняла на нас глаза и радостно заулыбалась, согласно кивая головой.
Через несколько дней Маша (так звали странную гостью) официально вышла на работу.
- Давайте мне самую чёрную работу, - просила она, и ей никто в этом не отказывал. Чего-чего, а такой работы в отделении было предостаточно.
Целыми днями наша новая санитарочка без устали тёрла и отмывала отделение, помогала таскать лежачих больных, бегала по поручениям. Уже через пару дней отделение было просто не узнать: везде царили чистота и порядок, даже в коридорах как-то посветлело.
Приходила Маша на работу первой, а уходила самой последней из дневной смены. Порой приходилось её и выгонять домой. Если Маше не давали заданий, она их себе сама находила – то начинала отмывать дверцы коридорных шкафов, то – батареи в курилке. Я никогда не видела, чтобы она сидела без дела. В редкие свободные минуты, когда Маша позволяла себе передохнуть или ждала какого-то поручения, она садилась в углу на сестринском посту и плела из бисера поделки или читала церковные книги. Первое время было несколько странно и чудно слышать, как перед тем, как приступить к какому-то новому делу, наша новенькая сотрудница шепчет короткую молитву или просит Божьего благословения для успешного выполнения поручения, но потом мы свыклись, и это стало обыденным. Чудно было только от того, насколько она уважительно к нам ко всем относилась, называла сестрицами и только по именам. Чудно и очень приятно.
Например, говорила:
- Танечка, сестрица Елена просила капельницу в восьмой палате не снимать, а просто отключить – сейчас гемодез принесут для дедуленьки.
Или:
- Сестрицы, а кто сегодня дежурит в ночь? Доктор Отто Карлович просит подойти в ординаторскую.
Мне сразу понравилась эта тихая, скромная девушка. От неё веяло добротой и мудростью, твердостью и спокойствием, с ней хотелось говорить и слушать её. Как жаль, что изо всего коллектива я была единственным человеком, кто хотел с Машей подружиться. Для всех остальных она так и осталась странной девицей в юбке, повёрнутой на религии – той, на которую смотрят свысока и не скрывают своего пренебрежительного отношения.
- И зачем Света взяла эту монашку?! - возмущалась процедурная медсестра Наташа.
- А что в ней плохого? - спрашивала я, и ответить Наташа не могла ничего, кроме того, что ей не нравится – как та выглядит.
- Не доверяю я этим, в юбках, - бурчала перевязочная медсестра Вера Ивановна. - Вот увидите – какую-нибудь ерунду выкинет.
Маша ко всем относилась дружелюбно и, казалось, совершенно не обращала внимания на неодобрительные фразы, летящие в спину, которые, я уверена, она очень хорошо слышала. Если персонал отнёсся к новой санитарке враждебно, то больные, напротив, её просто боготворили и даже самые отпетые уголовники говорили с ней тихо, очень вежливо и рядом с ней будто преображались.
Я любила разговаривать с Машей, любила наблюдать за её работой. Она мне казалась какой-то другой – как будто не из этой эпохи и не из этого времени. Лицо доброе, взгляд мягкий, нежная улыбка, глаза теплотой струились, но такая в ней угадывалась внутренняя сила, такой был стрежень, такая проявлялась мудрость, которые можно приобрести только с годами или пройдя через великое горе.
Однажды я с Машей разговорилась на тему – как она пришла к Богу?
- Я ведь раньше была очень плохой, - улыбнулась Маша мне сквозь очки. - Я маму и папу обижала, больно им делала, из дома даже сбежала.
- А сколько же тебе было лет тогда?
- Почти шестнадцать лет. Я с хиппи подружилась, потому из дома и убежала, и мы колесили по всей стране. Я так виновата перед родными, - вдруг её голос задрожал, и в этот момент она смахнула с глаз слезу, а может просто поправила очки, и мне только привиделась её слабость.
Компания хиппи, по её словам, два года гуляла по стране. Маша не рассказывала про тот период. Сказала лишь, что ей его неприятно вспоминать.
Я могу себе только вообразить тот образ жизни, который вела Маша до того момента, как компания пришла в скит.
- А как вы в скит попали? - удивилась я.
- Случайно. Мы заблудились и попросились на ночлег. Нас не пустили… Сказали – где можно переночевать, но к нам вышел старец.
Тут голос у Маши изменился. Она рассказывала мне историю, но смотрела куда-то мимо меня, на что-то светлое и тёплое; глаза её загорелись внутренним светом – сильным и чарующим.
- Он с нами говорил. С каждым по отдельности… и…, - Маша замолчала, видимо, вспоминая ту беседу.
- О чём? - не выдержала я, прервав затянувшееся молчание.
- Я вернулась домой. К маме, – продолжила вдруг Маша и снова она меня не видела и не слышала, а по щекам продолжали течь слёзы. - Домой…. И к Богу…
- После разговора? - попыталась я выведать у неё ту часть истории, которая провалилась в молчание.
-Танечка… Слова творят чудеса. Словом можно убить, а можно и воскресить. Вот и меня тогда воскресили и вернули Богу, вернули мне в сердце любовь. Ведь я была мертвая душой, до гибели оставалось совсем чуть-чуть, - Маша опустила голову и еще усерднее начала плести из разноцветных ниточек браслет.
Она мне так и не сказала, о чем с ней говорил старец.
Её рассказ сильно запал мне в душу. Что же ей он такого сказал? Какие слова подобрал? Как можно было вот так сразу заглянуть человека, и всё в нем настолько перевернуть, что вольная «голубка мира», еле дождавшись рассвета, из своих странствий бросилась домой, чтобы на коленях вымаливать прощения у родителей. Поразительно!
- Я хочу уйти в монастырь, но пока не выполню покаяния меня не возьмут, - вздохнула Маша.
- Это тебя церковь послала сюда работать? - спросила я.
- Нет, я сама себе такой путь выбрала, - покачала Маша головой.
Через какое-то время некоторые сотрудники всё же попытались познакомиться с Машей поближе. Если меня история её возвращения в семью заставила задуматься, то для других почему-то превратилась в повод к новым насмешкам: теперь её в отделении никто не называл иначе, как Монашка или Машка-Монашка. А она не обращала на них внимания –просто работала, не покладая рук. Наверное, насмешки для неё тоже были частью покаяния.
Сколько бы это продолжалось? На сколько бы хватило у Маши смиренного терпения? Не знаю.
Мне нравилось её общество, её рассудительное спокойствие и великое терпение.
Я любила слушать её рассказы, и, могу сказать, что многое о вере и о Боге мне открылось именно через нашу тихую санитарочку. Нет, Маша не призывала меня стать такой же верующей и не поучала, а просто пересказывала то, что сама прочитала, о чём на проповеди рассказывал батюшка. Я была благодарна ей за те короткие беседы – ведь со мной никто и никогда так не говорил о вере.
Однажды в отделении произошла история, которая в корне поменяла отношение коллектива к Маше.
Служба в армии – тяжелое испытание в жизни каждого вчерашнего домашнего мальчишки. И не надо мне рассказывать сказки-утешения про "не служил – не мужик", "армия воспитывает мужиком", "я в армию пошел, как в сказку"…
Кому-то – сказка, а кому-то и – кошмар. Кто-то приспосабливается к новым условиям, смиряется или воспитывается, а кто-то ломается, и, будучи не в силах выдержать испытаний армейским бытом, сбегает из части, не разбирая дороги… Как говорится – куда глаза глядят.
Алёшу нашли на чердаке мальчишки, и это было первым чудом в нашей истории. Не должно их там было быть, но, видимо, Бог привёл. Мальчишки пришли на чердак в поисках приключений, зная, что там всегда заперто, но всё равно решили пойти и проверить – вдруг дворник забыл закрыть? Стали там играть и услышали звуки, похожие на стон. Им бы испугаться и сбежать: кто знает – какая чертовщина водится на чердаке в углах? Но любопытство всё же победило, и они пошли посмотреть. Не знаю, какую нечисть они ожидали увидеть в самом тёмном и пыльном углу чердака, а нашли солдатика.
А потом были – «Скорая», больница, неврология, психушка….
Кем является пациент? Пол – мужской. Документов при себе не было. Ни с кем не разговаривал. На обращения не реагировал. Внешность – славянская. Волосы русые… Крайнее истощение…
К нам в отделение экстренной хирургии он попал из психдиспансера с желудочно-кишечным кровотечением: врачи сказали, что в парня слишком много кололи лекарств – вот организм и не выдержал. Сказать, что его состояние было кошмарным – значит, было не сказать ничего. На кровати лежал скрюченный человеческий скелет с пролежнями до костей, смердящий на всю палату. Он умирал, и врачи решили ему в этом не мешать. Поставили капельницу, делали какие-то уколы, но не для того, чтобы помочь несчастному, а потому что так по форме положено. Тело было закинуто в палату смертников, куда отвозили самых безнадежных и тяжелых больных, чтобы другие пациенты не видели всех этих ужасов.
- Можешь совсем не делать ему уколов, – дала мне распоряжение дежурный врач. - Чего его мучить? Проверяй только каждые два часа – дышит или нет.
А он дышал, он жил. Думали не переживёт ночь, но нет- утром он был всё еще жив.
Пришла утренняя смена, а вместе с ней - и Маша.
Увидев умирающего, Маша на несколько секунд замерла у изголовья и еле слышно прошептала:
- Вот моё покаяние…
Врачи тихонько крутили пальцем у виска глазами, показывая на Машу, когда та просила выписать назначение на Неизвестного из девятой палаты.
- Зачем тебе это? - доктор Магомедов, который был его лечащим врачом, совершенно не хотел утруждать себя лишней писаниной: к чему себя нагружать, если смысла в борьбе за жизнь нет, и шансов у пациента тоже нет. – У тебя что, нет другой работы?
- Маша, он все равно умрет, - заведующий попытался поговорить с санитаркой, но та была непреклонна.
- Назначайте лечение!
Я была поражена твердости, которая вдруг зазвучала в её голосе. Маша готова была сражаться за пациента, спорить с врачами, принимать за него важные решения. Заведующий тут же сдался и, махнув рукой в сторону санитарки, попросил Магомедова выписать назначения.
Маша весь уход за больным взяла на себя. Она перевязывала его пролежни, сама делала уколы, и мы, другие медсёстры, даже не заходили в палату; только Наташа, процедурная медсестра, заскакивала мимоходом, чтобы поставить капельницу, потому что эту процедуру Маша делать не умела.
Опасаясь, что пациент умрет Маша лично сбегала в храм и уговорила священнослужителя причастить Неизвестного.
Маша выписала через церковь для своего подопечного дорогостоящие лекарства и мази, и церковь пошла прошению навстречу, выдав требуемое бесплатно.
- Я сказала батюшке, что нашла своё покаяние и взяла у него благословение, - как-то утром сообщила мне Маша, сияя, словно солнышко, счастливой улыбкой. Казалось, что уход за незнакомцем стал смыслом всей её жизни: ведь не за каждым родственником так ухаживают, как Маша вкладывала всю себя за этого умирающего человека, которому врачи не давали ни единого шанса на выздоровление. Часто утром я обнаруживала Машу за молитвой в палате – она совершенно не уходила домой на ночь. Благо, что больной в палате лежал один.
Почти каждый день я наблюдала картину, как Маша уговаривала врача посмотреть пациента. В моей голове и сейчас увиденное с трудом укладывается в понимании – санитарка бегает за врачом и почти силком затаскивает его в палату к пациенту… Палатного врача к его же пациенту, чтобы тот просто посмотрел! А сотрудники откровенно смеялись, и все как один крутили пальцем у виска – они не верили в то, что у Маши может что-то получиться.
Но получилось.
Я не могу точно сказать, сколько времени прошло – ведь уход за парнем Маша целиком взяла на себя, и он как бы полностью выпал из моего поля зрения… Могу только сказать, что однажды я зашла в палату и удивилась увидев, что тот, кто, по всем прогнозам, давно должен был умереть, сидит на кровати и улыбается Маше, а та что-то ему рассказывает.
Потом я чуть-чуть приболела, а когда снова вышла на работу, то первым, кого я встретила в коридоре отделения, был… попугай. Нет, конечно это был не настоящий попугай, не птица… Это был человек, который бодро, вперевалочку шагал по коридору в сторону курилки, сидя на корточках. Я от удивления чуть сумку из рук не уронила.
-Это – наш Неизвестный. Узнаёшь? - сзади ко мне подошла Наташа, а я только и смогла, что потрясенно пробормотать: «Он ходит!»
- Это всё – Монашка. Если бы не она…, - продолжала делиться новостями Наташа.
Да, Маша совершила просто невероятное! Благодаря её вере, её стараниям, парень не погиб, начал оживать, пошёл на поправку. Да, от долгого лежания его мышцы атрофировались, но он уже мог сидеть, сам ел, начал пробовать ходить и самое главное – начал вспоминать себя. Правда, пока смог только вспомнить, что зовут его Алёша, а маму – Галя. Но и этой информации оказалось достаточно, чтобы установить личность. Оказалось, что Алёша попал на чердак московского дома, сбежав из воинской части, базировавшейся в города Калуга. Устав от дедовщины и постоянных побоев, парень покинул расположение части, сел в первый попавшийся поезд, вышел в первом попавшемся городе, забрался на чердак первого дома, который ему понравился. Он так боялся, что его найдут и вернут в часть, что ни разу не покинул своего убежища. Так и сидел без еды и питья несколько дней. Страх и ужас были сильнее чувства голода и жажды, сильнее чувства самосохранения. Сидел около недели, пока мальчишки не нашли его, услышав стоны.
Алёшу комиссовали. Из больницы его забирала мама.
В день, когда Алёшу выписали, Маша уволилась из больницы, объяснив тем, что надо помочь сопроводить пациента до дома. Я не знаю, как дальше сложилась её судьба, сбылась ли мечта – попасть в монастырь, или судьба повернула её на другую тропинку.
История с Алёшей для меня стала настоящим чудом: ведь я видела – в каком состоянии он прибыл в отделение, и каким его Маша вернула маме. Не врачи и лечение, а именно – Маша, её сила духа, её руки, вера в себя и в Бога, молитва и старание, а разве это не является чудом?

Под редакцией Сергея Берсеневаскачать dle 10.5фильмы бесплатно